| видел  тому  достаточно  примеров),  где,  если  бы
общественное милосердие было более приспособлено к действенной помощи,  сила
закона чаще бы применялась для защиты и возмездия. Однако поток  лондонского
милосердия струится в  русле  пусть  глубоком  и  могучем,  но  бесшумном  и
невидимом и потому  недоступном  бедным  бездомным  странникам.  К  тому  же
известно, как жестоки, грубы и отвратительны внешние проявления и внутренний
механизм лондонского общества. Тем не менее я видел, что  выпавшие  на  долю
Анны несправедливости легко поправимы. Потому-то так настойчиво я убеждал ее
обратиться с жалобою к мировому судье, полагая, что тот отнесется к одинокой
и  беззащитной  девушке  со  всем  возможным  вниманием  и  что   английское
правосудие,  невзирая  на  лица,  непременно  призовет  к   ответу   наглого
мошенника, похитившего ее скромное имущество. Она часто обещала мне, что так
и сделает, но ничего не предпринимала, ибо была  застенчива  и  столь  много
перенесла страданий, что глубокая печаль, казалось, навеки сковала  ее  юное
сердце; и, возможно, Анна справедливо считала, что даже самый честный  судья
и даже самый справедливый трибунал не устранят  ее  тяжкие  обиды.  Кое-что,
однако, можно было сделать. Наконец договорились мы, что пойдем  на  днях  в
магистрат, где я буду выступать от ее имени, но, к несчастью,  не  было  мне
суждено послужить ей - после нашего сговора мы виделись только раз  и  затем
навеки потеряли друг друга. Между тем она оказала мне неизмеримую услугу, за
которую я никогда бы не смог отплатить ей. Однажды, когда я чувствовал  себя
более  обыкновенного  нездоровым  и  слабым,  мы  вечером  медленно  шли  по
Оксфорд-стрит, и я попросил Анну свернуть со мной на Сохо-сквер {52}, где мы
присели на ступеньках здания (проходя мимо которого я и поныне ощущаю острое
горе  -  и  благоговение  перед  памятью  моей  несчастной  подруги   и   ее
великодушным поступком). Когда мы сели на ступеньки, я склонил  голову  Анн |