|  и  магистру,  и тогда он их
уравнивал, бросая обоим им на пол то, что следовало бы подать по-человечески
в руки. 
     
     
     
     
 ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
 
     
     При  таком  хаосе  велось  как-то  своим  чередом  ни на что не похожее
воспитание  русского  дипломата,  видевшего  только  притворство, грубость и
омерзительное,  растлевающее  презрение  отца  к  труду  и научным познаниям
воспитателей.  Но  и тут доля этих обоих воспитателей была ещё не одинакова:
гувернантка терпела более, потому что дочь, глядя на жестокое обращение с её
руководительницею, не только не сострадала ей, но ещё сама прилагала тяжесть
к  обидам  этой  несчастной женщины, а мальчик вёл себя лучше. Будучи весьма
испорчен,  он всё-таки имел чувствительное сердце и не мог равнодушно видеть
обиды,  которыми  отец  осыпал  его  безобидного воспитателя. С необузданною
пылкостью  своего  недипломатического  темперамента  и недисциплинированного
характера  он  вступал  с отцом не только в смелые пререкания за учителя, но
даже  и  в  ожесточенные стычки, доходившие до сцен в самом непосредственном
русском   духе;   но,  во  всяком  случае,  воспитатель  существовал  только
милосердием   своего  ученика.  Некоторые  из  этих  перепалок  оканчивались
поистине и ужасно, и отвратительно. 
     Исмайлов говорит: 
     "Сын  чувствовал  мою правоту - сердился на отца и высказывал перед ним
своё  неудовольствие.  Отец раздражался всё более и более и раз разгорячился
до того, что я едва удержал его от проклятия". 
     В  доме  шёл  какой-то  ад,  и  широкие замыслы о "русском направлении"
совсем  растаяли  при  самых первых опытах их осуществления. А о православии
даже  и вскользь не упоминается ни одним словом. Патриотизмом и православием
пошутили - и довольно: пора было подумать о вещах более серьёзных. 
     Выше  упущено  заметить, что генерал Копцевич, после бесед с Филаретом,
порицал  не только общественное воспитание русских мальчиков, но был также и
проти |