| ык: 
сам он, в своем засаленном сером костюмчике, со своими кривыми плечами, горбом и
ортопедическим ботинком наверняка был жалок рядом с этим чудом заграничной 
техники.
   Поэтому он молча сунул под мышку тяжелую трость, на которую опирался при 
ходьбе, распахнул дверцу и забрался на переднее сиденье.
   Сиденье было обтянуто натуральной черной кожей. Оно бесшумно и мягко 
подалось под весом Гаркуна, слегка обхватив его тощий зад. Мышляев плюхнулся за
руль, мягко захлопнул дверцу и повернул ключ зажигания. Мотор ожил, наполнив 
салон вибрацией, и огромный автомобиль плавно, как по воздуху, поплыл вперед, 
постепенно набирая скорость.
   Когда Мышляев вырулил на Новый Арбат, Гаркун сунул руку в карман, извлек 
оттуда обкусанный бутерброд с ветчиной, завернутый в бумажную салфетку, и 
принялся жевать, обильно посыпая крошками кожаное сиденье. Мышляев 
неодобрительно скосил на него правый глаз, но промолчал: что возьмешь с калеки?
Пусть самоутверждается, как умеет...
   Чтобы заглушить чавканье Гаркуна, Мышляев включил музыку. Мощные звуки 
наполнили салон.
   Они сочились из четырех динамиков, как густое масло, заполняя каждый 
кубический миллиметр объема и заставляя кончики нервов вибрировать в унисон 
мелодии. Гаркун поморщился: это была "Нотр Дам де Пари", новенькая, с иголочки,
французская рок-опера, которую в этом году, казалось, слушали все, у кого
имелось 
хотя бы одно ухо. Сама по себе музыка была не так уж плоха, но Гаркун,
во-первых, 
терпеть не мог массовых увлечений, а во-вторых, просто не мог не сравнивать себя
с 
главным героем бессмертного романа Виктора Гюго - уж очень похожими были их 
внешние данные.
   Когда зазвучала партия Квазимодо, Мышляев, спохватившись, выключил лазерный 
проигрыватель и бросил на Гаркуна виноватый взгляд. До него с некоторым 
опозданием дошло, что Гаркун может воспринять эту музыкальную паузу как 
оскорбительный намек на собственное увечье или, хуже того, как насмешку. 
Наступившая в машине |