ожно потому,  что устал и проголодался,  на него
навалилась  жуткая  хандра.  Он  понял  вдруг,  что  поход  в  редакцию  был
бессмысленным,  что  никто  не  напечатает его  и  на  этот  раз,  поскольку
принесенные им  сегодня  рассказы  ничем  -  в  главном,  в  основном  -  не
отличаются от тех,  что он уже носил.  Сделаны-то они лучше и тоньше, в этом
он был уверен,  по настроение оставалось то же, и сверхзадача была та же; он
сам  затруднился  бы   четко  сформулировать  эту  сверхзадачу,   но  он  ее
чувствовал,   ощущал  как   некий   категорический  императив  всего  своего
творчества и  поэтому не мог писать иначе.  А она,  эта его сверхзадача,  не
совпадала с  той,  которой,  по мнению редакторов,  должен руководствоваться
всякий начинающий автор.  В общем-то, приспособиться к их требованиям можно,
он -  если бы захотел -  в одну неделю мог бы состряпать рассказ,  в котором
присутствовали бы все требуемые компоненты "современности".  Но зачем? Разве
это было бы творчеством?
   Он даже полез в  карман и  пересчитал деньги.  На бутылку плодоягодного
хватило бы,  по,  к счастью, электричка порядком опоздала, и, когда он вышел
на своей платформе,  единственный в  поселке продмаг был уже закрыт.  Судьба
хранила  его,  сегодня он,  пожалуй,  не  удержался бы,  хотя  вообще  стоял
последнее время твердо,  как гвардия под Ватерлоо. А ему ничего другого и не
оставалось,  он  знал,  что  стоит только сорваться.  Пример отца был  перед
глазами -  тот погиб сам, загубил жизнь матери, фактически искалечил детство
ему.  Правда, он же и в какой-то степени охранял его теперь - как постоянное
"помни"...  Вадим вообще мог выпить в компании,  под хорошее настроение, это
было неопасно;  опасным,  и смертельно опасным, - он сам это сознавал - было
подступившее искушение "утешиться" в минуту слабости,  упадка духа.  Вот как
сегодня.
   Поэтому вид  запертого магазина вызвал  в  нем  сложное чувство,  смесь
досады  и  облегчения.  "Нет  так  нет",  -  с  |