улыбнулся
и потупился. -- Редкий человек кажется именно тем, чем является
на  самом  деле,  --  продолжал  он.  -- Мир неверных суждений,
неправильных оценок. Вот я сразу же признал  в  вас  единорога,
сразу  же... И я вам друг. Вы же принимаете меня за клоуна, или
тупицу, или предателя, и таков я, должно  быть,  и  есть,  если
таким  меня  видите  вы.  Чары,  которыми вы зачарованы, -- это
всего лишь  чары,  они  спадут,  как  только  вы  окажетесь  на
свободе,  а  вот проклятие вашей ошибки навсегда ляжет на меня.
Мы не всегда такие, какими мечтаем быть. Но я читал  или  песня
такая была, что, когда мир был молод, единороги умели различать
"свет истинный и ложный, лица улыбку и души печаль".
     По  мере  того  как  светлело,  голос  его  становился все
громче, и на мгновение она перестала слышать скулеж  прутьев  и
мягкий звон крыл.
     -- Я думаю, что ты мой друг, -- сказал она. -- Ты поможешь
мне?
     -- Если  не вам, то уж никому, -- ответил волшебник. -- Вы
моя последняя надежда.
     Повизгивая, чихая и дрожа,  один  за  другим  пробуждались
печальные  узники  "Полночного  карнавала".  Одному  только что
снились скалы, жуки и нежные листья; другому -- прыжки в теплой
высокой траве; третий грезил о жидкой грязи и крови. Четвертому
снилась рука, чешущая заветное место за ухом. Только гарпия  не
спала и сидела, не мигая глядя на солнце.
     -- Если  она освободится первой, мы погибли, -- проговорил
Шмендрик.
     Вблизи (он всегда раздавался вблизи)  они  услышали  голос
Ракха:  "Шмендрик!  Эй,  Шмендрик, я разгадал! Это же кофейник,
правда?" -- и волшебник начал медленно удаляться.
     -- Завтра, -- прошептал он единорогу. -- Поверьте мне хоть
до вечера. И тут он с шумом и значительным усилием  исчез,  при
этом казалось, что какую-то часть себя он все-таки оставил.
     Через  секунду скупыми как смерть прыжками клетки появился
Ракх. В глубине своего черного фургона Мамаша  Фортуна  ворчала
себе под нос песню Элли.
   |