Книги в электронном виде

Астафьев Виктор / Стародуб

Култыш проводил ее задумчивым взглядом. Под ситцевой блеклой кофтой обозначились острые лопатки Клавдии. Из-под завязанного на затылке платка виднелись темно-русые, отливистые, как орех, волосы. Посеклись они, засалились. Култыш протяжно вздохнул, зажмурился и сидел неподвижно, навалясь на дверной банный косяк, Он помнил Клавдию другой. Хоть и вырос Амос под крылом у лютой староверки, но часть фаефановского норова все же переселилась в него и оказалась неистребимой. Иногда он становился таким поперёшным, что даже властная мать Мокрида не могла ему укорот сотворить. Так, наперекор матери, взял Амос и женился не на той невесте, которую нарекли ему, а на девушке из семьи сапожника Трохи. Из бедной, многочисленной и самой не

Астафьев Виктор / Звездопад

обыкновенной. - Так я готов. Режьте! Чего вам еще? Клизму мне не надо. Брюхо у меня крепкое. Я не какой-нибудь офицер-интеллигентик... Последние слова я проговорил совсем почти тихо, но Лида услышала их и уничтожающе сощурила глаза. - Когда на операцию? - заторопился я. - Завтра, в одиннадцать. - Она повернулась и ушла, а я закрыл лицо рукой и упал на подушку. Я боялся операции. Я боялся наркоза. Я боялся темноты. А тут еще процедурная сестра Паня, лучезарно улыбаясь, вплыла в палату белой павой, неся кружку с наконечником, как стеклянную хрупкую вазу с вареньем для милых деток. - Кто-то последние известия слушать будет! - возрадовался Рюрик, Ну что вот ты с ним сделаешь, если он такой веселый? Я показываю ему кулак: "Ну, погоди,

Астафьев Виктор / Веселый солдат

абьего характера привязываются к "своим мальчикам", присыхают, будто к родным. О-о, война, о-о, бесконечные тяготы и бедствия российские! Только они объединяют наш народ, только они выявляют истинную глубину его характера, и плывем мы устало от беды до беды, объединенные жаждой добра. Анечка сперва ненароком, потом и в открытую жалась ко мне, выбирала для меня спелее и меньше испорченную фруктину, потом и вовсе легла головой мне на колени, грустно смотрела засветленными слезой страдающими черными глазами, взаправду страдающими. Грустила она еще легко, красиво, словно ее родное и в осени голубое кубанское небо, раззолоченное из края в край исходным сиянием бабьего лета. Я перебирал пальцами здоровой руки волосы Анечки, гладил их на теплой ложбинке шеи, и сладость перво

Астафьев Виктор / Прокляты и убиты 1-2. Комментарии.

еста -- трехъярусные нары с железными скобами в столбах. Посередке сдвоенных нар точно по шву шалашиком прибиты доски -- изголовье, оно две службы сразу несло: спать как на подушке позволяло и отделяло повзводно спящих головами друг к другу людей -- с той стороны второй взвод, с этой первый, не спутаешь при таком удобстве. Половина мрачной, непродышливой казармы с выходом к лесу и к нужнику, с тремя ярусами нар -- это и есть обиталище первой роты, состоящей из четырех взводов. Вторую половину казармы с выходом к другой такой же казарме занимала вторая рота, все вместе будет первый стрелковый батальон двадцать первого резервного стрелкового полка. Плохо освещенная казарма казалась без конца, без края, вроде бы и без стен, из сырого леса строе

Астафьев Виктор / Так хочется Жить

тного чая. Коляша не выдержал, прилег и сразу же почувствовал, каким вековечным, могильным холодом пропитан бетонный пол - хватит его здесь с его ослабленными легкими ненадолго,- пока сойдут с его рожи синяки и бунтаря можно будет вывести на люди, перевести его на гауптвахту, он уже будет смертельно простужен. Но, но тут вступил в действие Игренька и Господь. Игренька был всех ловчей и хитрей не только в этом полку, но и на всем свете, а Господь - он всегда за покинутых и обиженных. Сразу же после начала теоретических занятий и работы на тренажерах в техническом классе курсантов распределили по машинам и передали во власть шоферов-наставников. Пара курсантов попала и к шоферу по прозвищу Игренька. Прозвище шофер получил задарм

Астафьев Виктор / Пастух и пастушка

более, дождавшись благой, затишной минуты, устраивались на поляне, либо в хате какой, неторопливо пили, чокаясь друг с другом, и ударялись в воспоминания, "советовались", как объясняли они свои эти беседы. Потом пели - Карышев басом, Малышев дискантом: За ле-есом солнце зы-ва-сия-а-а-ало, Гы-де черы-най во-е-еора-а-ан про-кы-ричи-ал. Пы-рошли часы, пы-рошли мину-уты, Ковды-ы зы-девче-е-онкой я-а-а гуля-а-ал... - Откель будешь, дочка? - лез с вопросами к Люсе любящий всех людей на свете Карышев, раскрасневшийся от выпивки.- По обличью и говору навроде расейская? - И Малышев собирался вступить в разговор, но взводный упредил его: - Дай человеку поесть. - Да я могу есть и говорить.- Люся радовалась, что солдаты сделались

Астафьев Виктор / Печальный детектив

тя Граня опускала глаза и бочком, бочком проскальзывала мимо, в сером старом железнодорожном берете, с невылинявшей отметкой ключа и молота, в старой железнодорожной шинели, в стоптанных башмаках. Все это, догадывался Леонид, тете Гране отдавали донашивать подружки и товарки, которые из больницы отправлялись туда, где не нужна форменная одежда -- туда еще не проложены рельсы. -- Доброе утро! -- хоть утром, хоть днем, хоть вечером роняла тетя Граня на ходу. Сошнин чувствовал, что если б не природная деликатность, тетя Граня не поздоровалась бы с ним вовсе. И всякий раз, пришибленный, как гвоздь, по шляпку вбитый в тротуар, с резиновой улыбкой на лице, он хотел и не мог побежать следом за тетей Граней, и кричать, кричать на весь нар

Астафьев Виктор / Царь-рыба

а не задавило сугробами стланики. Но начались метели, и кончилась всякая работа. Забавлялись полярными совами. Воткнут в тундре шест или палку, на верхушку капкан приладят - сова видит в ночи и в пургу, не облетит никакую мету - ей тоже хочется на чем-нибудь твердом посидеть, покрасоваться. Ели сов. Не куропатка, конечно, мясо горчит, горелой овчиной или мышами пахнет, зато пуху, пуху от совы, пенистого, легкого - вороха! Вот бы радости бабам, да где они, бабы-то? Залегла зима по Пясине, по Дудыпте, по всему Таймыру, сровняла снегом впадины речек с берегами, ухни - напурхаешься, пока вылезешь. Снег еще не перемерз, рыхлый, еще лицо до крови не сечет, слава богу. Маячившие у приморья скалы растворила, вобрала в себя все та ж

Астафьев Виктор / Затеси

, метелила по берегам острова, в середине его вспыхивала и, стряхнув в себя рыхлый цвет, оробело останавливалась прибрежная гуща, утихали листом тальники, ольхи, вербы, черемухи, отгородившись от пожара полосой небоязного к огню смородинника... В осени мягкий лист кустарников бронзовел, и выкошенный, чистый остров в ровной стрижке зеленой отавы победно возносил мачту над высоким стогом сена. И всю-то зимушку покрыто было боязливое темечко земли пухлой шапкой сена, и серебряно звенел венец, надетый на чело острова. Желтая птица кружилась и кружилась над зимним стогом. Ветер с Енисея гнал ее встречь бурям, и алым флагом вспыхивало крыло высокой птицы под широкой зарею в часы предвечерья. Гидростанция зарегулировала реку, откатилась вода, и стал Овсянский остров полу

Астафьев Виктор / Тают снега

воего младшего сынишку. Да и мудрено было не принять. Сходство разительное. Митя, правда, поплотнее и повыше, да глаза у него темные, а в остальном копия. Даже хохолок на крутом затылке у приезжего мальчика так же воинственно торчал, как у Мити. После того как Тася с сыном отправилась в Корзиновку, Чудинов метался по кабинету так же быстро и поворачивался так же круто, как мысли в голове. Он вспомнил все до подробностей. Ведь она говорила ему тогда, в госпитале, но говорила как-то обиняками, сконфуженно, видимо, сама еще толком не знала, что с ней происходит. И как можно было предположить, что у такого милого, веселого 5b4 создания может быть ребенок. "Ах как подло все это! - тряс головой Чудинов. - Мимолетное приключение! Анекдотец военного времени! Ведь были же, были

Астафьев Виктор / Отрывки

олько пусть выступает последним". До обеденного перерыва из бригады успел выступить только один Круцов. Его Малафеев пустил вперед и, надо сказать, не ошибся. После чечеток, акробатических упражнений, множества куплетов и стишков песня Крупова, раздумчивая, исполненная густым, хотя и неотесанным, но сильным баритоном, про который можно сказать, что расходуется его всего килограмм, а пуд остается в запасе, произвела сильное впечатление. Генералы пригорюнились, полковники тоже. В церкви сделалось тихо-тихо. Кончил петь Круцов, без всякого видимого волнения поклонился и ушел. Он знал цену и себе, и своему голосу, потому и не дрожал. Вдруг грянули обвалом большие аплодисменты. И, кроме того, один из генералов сказал адъютанту: "Этого обязательно в ансамбль, обязательно. Тал

Чиркова Марина / Части счастья

ся, чудом образуя И стены, и карнизы, и проёмы - Оконные, дверные, слуховые - Таких воздушных ровных очертаний, Что вздрагиваешь каждый раз, не веря Глазам, уставшим от московского вертепа, И улыбаешься одновременно... Не вдвоём, но И не совсем уж врозь мы любим сами Словцо прикладывать к словцу: вдруг прирастёт и Пошевельнётся и пойдёт гулять и вынет Счастливую монетку... Неразумно, Но как приятно!.. Нежно и упруго И остро совпадёт - ни зги, ни щёлки... ...Так мы порою пригнаны друг к другу, Ночной... Лукавый Одиссей, горячий грек мой... Двуязычное Обрывками слуха, осколками зренья Жёлто-синяя (yellow blue) Vase раскололась - головокруженье - И аленький выпал цветочек: Люблю Вас!.. Мимолётно два языка Со