Книги в электронном виде

Достоевский Федор / Записки из подполья

вляются в жизни такие благонравные и благоразумные люди, такие мудрецы и любители рода человеческого, которые именно задают себе целью всю жизнь вести себя как можно благонравнее и благоразумнее, так сказать, светить собой ближним, собственно для того, чтоб доказать им, что действительно можно на свете прожить и благонравно, и благоразумно. И что ж? Известно, многие из этих любителей, рано ли, поздно ли, под конец жизни изменяли себе, произведя какой-нибудь анекдот, иногда даже из самых неприличнейших. Теперь вас спрошу: чего же можно ожидать от человека как от существа, одаренного такими странными качествами? Да осыпьте его всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой, так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое эконом

Достоевский Федор / Игрок

щеки ввалились, сохнет. Наконец, лет через двадцать, благосостояние умножилось; гульдены честно и добродетельно скоплены. Фатер благословляет сорокалетнего старшего и тридцатипятилетнюю Амальхен, с иссохшей грудью и красным носом... При этом плачет, мораль читает и умирает. Старший превращается сам в добродетельного фатера, и начинается опять та же история. Лет эдак чрез пятьдесят или чрез семьдесят внук первого фатера действительно уже осуществляет значительный капитал и передает своему сыну, тот своему, тот своему, и поколений чрез пять или шесть выходит сам барон Ротшильд или Гоппе и Комп., или там черт знает кто. Ну-с, как же не величественное зрелище: столетний или двухсотлетний преемственный труд, терпение, ум, честность, характер, твердость, расчет, аист на крыше! Чего же

Достоевский Федор / Неточка Незванова

мню, как мне нужно было подставлять стул, скамейку и потом уже кое-как добираться до окна, на котором я лю- била сидеть, когда никого не было дома. Из нашей квартиры было видно полгорода; мы жили под самой кровлей в шестиэтажном, огромнейшем доме. Вся наша мебель состояла из какого-то остатка клеенчатого дивана, всего в пыли и в мочалах, простого белого стола, двух стульев, матушкиной пос- тели, шкафика с чем-то в углу, комода, который всегда стоял, покачнув- шись набок, и разодранных бумажных ширм. Помню, что были сумерки; все было в беспорядке и разбросано: щетки, какие-то тряпки, наша деревянная посуда, разбитая бутылка и не знаю что-то такое еще. Помню, что матушка была чрезвычайно взволнована и от- чего-то плакала. Отчим сидел в углу в своем всег

Достоевский Федор / Преступление и наказание

притворить их, и вдруг вскрикнула, увидев на самом пороге стоящего на коленках мужа. - А! - закричала она в исступлении, - воротился! Колодник! Изверг!.. А где деньги? Что у тебя в кармане, показывай! И платье не то! где твое платье? где деньги? говори!.. И она бросились его обыскивать. Мармеладов тотчас же послушно и покорно развел руки в стороны, чтобы тем облегчить карманный обыск. Денег не было ни копейки. - Где же деньги? - кричала она. - О господи, неужели же он все пропил! Ведь двенадцать целковых в сундуке оставалось!.. - и вдруг, в бешенстве, она схватила его за волосы и потащила в комнату. Мармеладов сам облегчал ее усилия, смиренно ползя за нею на коленках. - И это мне в наслаждение! И это мне не в боль, а в на-слаж-дение, ми-ло-сти-вый

Достоевский Федор / Сборник рассказов и повестей

то-нибудь, у тебя страхи какие-то... - Нет, ничего, ничего... - Помнишь, Вася, помнишь, ведь это было с тобою; помнишь, когда ты чин получил, ты от счастья и от благодарности удвоил ревность и неделю только портил работу. С тобой и теперь то же самое... - Да, да, Аркадий; но теперь другое, теперь совсем не то. - Да как не то, помилуй! И дело-то, может быть, вовсе но спешное, а ты себя убиваешь... - Ничего, ничего, я только так. Ну, пойдем! - Что ж ты домой, а не к ним? - Нет, брат, с каким я лицом явлюсь?.. Я раздумал. Я только один без тебя не высидел; а вот ты теперь со мной, так я и сяду писать. Пойдем! Они пошли и некоторое время молчали. Вася спешил. - Что ж ты меня не расспрашиваешь об них? - сказал Аркадий Иванович. -

Достоевский Федор / Село Степанчиково и его обитатели

С горя, сударь, Степан Алексеич, с горя, - отвечал серьезно Ва- сильев, махнув рукой и, очевидно, довольный, что представился случай еще раз помянуть про свое горе. - С какого же горя, дурак? - А с такого, что досель и не видывали: Фоме Фомичу нас записывают. - Кого? когда? - закричал толстяк, весь встрепенувшись. Я тоже ступил шаг вперед: дело совершенно неожиданно коснулось и до меня. - Да всех капитоновских. Наш барин, полковник, - дай бог ему здравия - всю нашу Капитоновку, свою вотчину, Фоме Фомичу пожертвовать хочет; целые семьдесят душ ему выделяет. "На тебе, Фома! вот теперь у тебя, примерно, нет ничего; помещик ты небольшой; всего-то у тебя два снетка по оброку в Ладожском озере ходят - только и душ ревизских тебе от по-

Достоевский Федор / Униженные и оскорбленные

никак не хотела поверить, что новый, прославляемый всеми писатель - тот самый Ваня, который и т. д., и т. д., и все качала головою. Старик долго не сдавался и сначала, при первых слухах, даже испугался; стал говорить о потерянной служебной карьере, о беспорядочном поведении всех вообще сочинителей. Но беспрерывные новые слухи, объявления в журналах и наконец несколько похвальных слов, услышанных им обо мне от таких лиц, которым он с благоговением верил, заставили его изменить свой взгляд на дело. Когда же он увидел, что я вдруг очутился с деньгами, и узнал, какую плату можно получать за литературный труд, то и последние сомнения его рассеялись. Быстрый в переходах от сомнения к полной, восторженной вере, радуясь как ребенок моему счастью, он вдруг ударился в самые необузданные

Достоевский Федор / Хозяйка

- Ума нет. - Что? - Улетела. Да! улетела! - повторил он еще более таинственным тоном. - Она больна. У него барка была, большая была, и другая была, и третья была, по Волге ходила, а я сам из Волги; еще завод была, да сгорела, и он без башка. - Он помешанный? - Ни!.. Ни! - отвечал с расстановкой татарин. - Не мешана. Он умный человек. Она все знает, книжка много читала, читала, читала, все читала и другим правда сказывала. Так, пришла кто: два рубля, три рубля, сорок рубля, а не хошь, как хошь; книжка посмотрит, увидит и всю правду скажет. А деньга на стол, тотчас на стол - без деньга ни! Тут татарин, с излишком сердца входивший в интересы Мурина, даже засмеялся от радости. - Что ж, он колдовал, гадал кому-нибудь? - Гм... - промычал дворни

Есенин Сергей / Собрание стихов и поэм

Сим летом грибов и ягод У нас хоть в Москву отбавляй. И дичи здесь, братец, до черта, Сама так под порох и прет. Подумай ведь только... Четвертый Тебя не видали мы год..." . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Беседа окончена... Чинно Мы выпили весь самовар. По-старому с шубой овчинной Иду я на свой сеновал. Иду я разросшимся садом, Лицо задевает сирень. Так мил моим вспыхнувшим взглядам Состарившийся плетень. Когда-то у той вон калитки Мне было шестнадцать лет, И девушка в белой накидке Сказала мне ласково: "Нет!" Далекие, милые были. Тот образ во мне не угас... Мы все в эти годы любили, Но мало любили нас.

Крылов И.А. / Басни

ь". * 3евес, или Зевс, - по верованиям древних греков, бог неба и повелитель всех других богов.

Лермонтов Михаил Юрьевич / Герой нашего времени

, румянец разыгрался на щеках... Уж какая, бывало, веселая, и все надо мной, проказница, подшучивала... Бог ей прости!.. - А что, когда вы ей объявили о смерти отца? - Мы долго от нее это скрывали, пока она не привыкла к своему положению; а когда сказали, так она дня два поплакала, а потом забыла. Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, - а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился стрелять, - целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще... "Нехорошо, - подумал я, верно между ними черная кошка проскочила!" Одно утро

Лермонтов Михаил Юрьевич / Стихотворения

Не скучны ли тебе мои непрошеные ласки? Не слишком часто ль я тебе целую глазки? Слеза моя ланит твоих не обожгла ль? Смотри ж, не говори ни про мою печаль, Ни вовсе обо мне... К чему? Ее, быть может, Ребяческий рассказ рассердит иль встревожит... Но мне ты все поверь. Когда в вечерний час, Пред образом с тобой заботливо склонясь, Молитву детскую она тебе шептала, И в знаменье креста персты твои сжимала, И все знакомые родные имена Ты повторял за ней, - скажи, тебя она Ни за кого еще молиться не учила? Бледнея, может быть, она произносила Название, теперь з