Книги в электронном виде

Негарднер Э.С. / Дело об оборотной стороне медали

нал, как и вы. Я прекрасно знаю, что делается в подобных случаях. Я попросил вас о помощи просто потому, что одному мне не справиться. К тому же, я не в курсе всех юридических тонкостей, а вы - лучший адвокат в этой части страны. Это не комплимент, это правда. - Спасибо, Трэгг. Я тоже не сомневаюсь в вашей профессиональной подготовке. А скажите, лейтенант, ваш зять всегда ходил в одной рубашке? Сейчас прохладно... - Нет. Он терпеть не мог пиджаки в нерабочее время. Наверное, он пришел в плаще, у него такой темно-коричневый... - А как ваш зять вообще попал сюда? Замок на двери был отжат? - Я внимательно осмотрел замки у парадного и черных выходов, а также все окна - никаких следов. У меня довольно хитрые замки, их не отожмешь

Незнанский Фридрих / Журналист для Брежнева или смертельные игры

ленный гроб резко наклонился вперед, правый передний грузчик, оставшись один, выпустил гроб, уклонившись плечом в сторону, и гроб тут же грохнул оземь, почти на попа. Притихшая толпа пассажиров охнула - "Вий ми!", - а гроб, упав, наклонился еще дальше вперед, грохнулся теперь уже боком об асфальт и раскололся по пайке цинкового ребра. Толпа застыла, мы, грузчики, тоже. Казалось, сейчас из расколовшегося гроба выпадет мертвое тело, это было неотвратимо, но... из него вывалились какие-то бумажные пакеты: часть из них лопнула от удара, и маленькие полиэтиленовые, меченные какими-то буровато-маслянистыми пятнами, кусочки пленки величиной с марку просыпались наземь. Мы обалдели. Один из грузчиков осторожно нагнулся, взял целый

Нильсен Хеллен / Ваш свидетель

Оганесов Никола / Визит после полуночи

л я и шага сделать, как раздался крик, а дальше ничего не помню - потерял сознание... Возбужденный собственным рассказом, Лисневский заканчивает гораздо увереннее, чем начал: - Теперь вы все знаете, судите сами. Конечно, я виноват, так порядоч- ные люди не поступают. Поверьте, никакого отношения к несчастному случаю с Рубиным я не имею... Если он рассказал правду, а похоже, что так оно и есть, то многое ме- няется. Очень многое! Значит, Янкунс не был в восьмом купе в двадцать два часа! Но кто же в таком случае там был?! Чьи голоса слышал Лисневс- кий? - Вы уверены, что человек, с которым Жохова ушла в шестое купе, был именно Эрих, а не кто-то другой? - Не в шестое, а в третье, - не ловится в мою западню Родион Романо- вич. - Несомненно, это был он

Кард Орсон / Око за око

собностью... Потом я спросил, часто ли они так делают - в смысле, оставляют детей на воспитание другим. - Время от времени. Может, раз десять делали, - ответил отец. - И всегда выходит, как задумано? Тут он снова собрался врать - я это понял по всполохам идущего от него света. Никогда не думал, что вранье может быть так заметно, но тогда даже обрадовался, что они видят не "искры", а "пыль". - Почти всегда. - Я бы хотел встретиться с кем-нибудь из них. У нас, понятно, много общего, если мы все росли, думая, что родители нас ненавидят, а на самом деле они просто боялись своих собственных детей. - Они все уже взрослые и разъехались кто куда, - отвечает отец, но это опять ложь. Самое главное, как я и думал, родители они паршивые: папаше даже нечего мне сказать

Павлов Олег / Дело Матюшкина

ол. Матюшин затих у своей тарелки и не мог наглядеться на брата, в котором и следа не осталось от того, которого он помнил. Тянуло пьяной вонью, щетина делала его синюшное, засушливое лицо грязным, даже отвратительным, точно он покрывался шерстью. Одет он был в гражданское, щеголял, важничал, ехал будто куда-то на праздник. Шляпа, пальто, ботинки, верно, одни-единственные, кроме которых ничего он не имел, взрослили, даже старили его, но и делали пронзительно жалким, будто и нищим. Из-под пальто выедал глаза ношеный костюм, откуда вывихнутым крылом торчал ворот рубахи и пылал оранжево, кричаще толстенный галстук. - А ты все жрешь... - только и сказал он уныло брату, уставившись в недоеденную его тарелку. Тут опомнилась боязливо мать: - Может,

Павлов Олег / Соборные рассказы

хлебом. Обязательно отправлялась в район, заведя себе такую привычку, - надо думать, отдыхала в одиночестве. Потом уж обед. Когда Митя, отобедав, засыпал, беседовала заумно с Пахомовной, выражая свое мнение на какой хочешь предмет - есть Бог или нет, об экономике и политике, уверенная, что все знает. Нянька чувствовала себя важной птицей, потому как ей все долго, хоть и непонятно объясняется, и во всем с Алефтиной понимающе соглашалась. Та же черпала свои знания из газет и доступных, когда-то читанных ею книжек, а все пробелы заполняла личным правильным опытом, другого о себе мнения и не признавая. Во время бесед от себя нянька предлагала Алефтине выпить винца и та, не брезгуя, привычно выпивала, а потом и еще, так что к вечеру бывала хмельна,

Павлов Олег / Школьники

нце да мыльце; переживаешь, как бы не разглядели в тебе какое уродство, за которое начнут дразнить; предчувствуешь помывку как испытание, а уж после бани с ощущением вымытости ходишь до вечера чужой себе, сам не свой, как подлиза--чистюля. Мы нестройно вошли в пионерскую комнату и увидели пионервожатую. Она сидела ровнехонько под кумачовым знаменем нашей дружины и встречала нас будто учительница, с тем же выражением лица. Пахло сладковато почетными грамотами, что были прикреплены на стенах; отчего--то они источали именно сладкий запах, как печенье. В шкафах, за стеклом, будто музейные экспонаты, покоились пионерские барабаны, в которых распялен был таинственный пергамент, так казалось, весь процарапанный, в темных развода

Пентекост Хью / Оборотни

перед собой: - Ради бога, помоги мне! И прошествовала дальше, а я подумал, что никогда не слышал такого отчаяния в голосе, такой мольбы. Я даже шагнул следом за ней. Может, она кого-то боялась? Или в ней еще жила трагедия смерти отца? Или она просто плохо видела и опасалась, что не дойдет до другого конца зала? И тут я заметил, как из-за углового столика поднялся мужчина и поспешил ей навстречу. Интересный, с волевым лицом, лет сорока, с преждевременно поседевшими волосами. Но смотрел он не на женщину, а на Диггера Салливана, который все еще стоял лицом к дверям. - К кому она идет? - услышал я его шепот. - Седой мужчина... заинтересовался вами. - Жирар, - с ненавистью процедил Салливан, не разжимая губ. Я заставил себя повернуться к нему. Лицо посерел

Пеппероу Юджин / Стопроцентный американец

а огромную статью, требующую перевода, и уходила "остывать" в комнату к Крайнову. После развода она вообще не замечала мужчин, просто не смотрела на них; Алик же во время ее визитов чаще всего сидел за монтажным столом спиной к ней, не оборачиваясь, и лишь по его напряженной и неестественной позе можно было понять, что он чувствует ее присутствие. Если бы Наталье Николаевне сказали, что ее визиты доставляют бедному Крайнову неслыханные мучения, она была бы очень удивлена, поскольку вообще не думала о нем как о человеке, а тем более - как о мужчине. А предложи ей описать его внешность, она вряд ли бы вспомнила что-нибудь, кроме очков, бесформенной копны давно не стриженных волос и бахромы на брюках. На эту деталь его туалета она не могла не обратить вним

Валё Пер, Май Шеваль / Полиция, полиция, картофельное пюре!

лся подольше побыть на палубе? Может быть, ему нужно было что-то выбросить за борт? В таком случае - что именно? Оружие. Если только речь шла о том самом человеке. Если только он хотел избавиться от оружия. И если только он стоял на палубе не потому, что боялся морской болезни и хотел подышать свежим воздухом. "Если, если, если", - пробормотал про себя Монссон и раскусил последнюю зубочистку. Обследование места преступления шло плохо. Обнаружили сотни отпечатков пальцев, но не было никаких оснований считать, что какие-то из них принадлежат человеку, стрелявшему в Пальмгрена. Самые большие надежды возлагались на окно, но те несколько отпечатков, которые нашли на стекле, были слишком нечетки. Баклюнда больше всего раздражал

Питерс Элизабет / [Хроники брата Кадфаэля 15.] Исповедь монаха

-- Моя любимая и наше дитя, они умерли! Ее мать прислала мне известие уже после похорон. Дочь умерла от лихорадки, так она всем сказала. Умерла от лихорадки -- и позора бояться не надо. Грех, мой страшный грех... Господи, прости меня! -- Всевышний знает, когда раскаяние искренно, а когда нет, -- сказал аббат Радульфус. -- Что ж, теперь ты поведал нам свою печаль. Это все, или ты желаешь сказать что-то еще? -- Это все, -- сказал брат Хэлвин. -- Осталось только попросить прощения. Я прошу прощения и у Бога, и у Кадфаэля, ведь я во зло употребил его искусство. И еще у леди Гэльс, моей госпожи, за то великое горе, что я причинил ей. -- Теперь, высказав наконец то, что так долго томилось под спудом, он уже лучше владел и голосом, и речью,