Книги в электронном виде

Шатобриан Рене / Ренэ

юбовалась морем, освещенным ночным светилом и, казалось, прислушивалась к шуму волн, которые грустно разбивались о пустынный берег. Мне кажется, будто я еще слышу колокол, призывавший по ночам монахинь к бодрствованию и молитве. В то время как он медленно гудел, а монахини молча собирались к алтарю, я бежал в монастырь; там, один у его стен, я прислушивался в святом экстазе к последним звукам псалмов, которые смешивались под сводами храма со слабым плеском волн. Сам не знаю, каким образом все то, что должно было возбуждать мое горе, наоборот, притупляло его жало. Моя слезы немного утратили свою горечь, когда я проливал их среди скал и ветров. Даже самое мое горе, вследствие необычайности, заключало в себе и лекарство: можно наслажда

Аксаков Сергей Тимофеевич / Детские годы багрова-внука

летние жилища башкирцев и пасущиеся кругом их стада и табуны. Обо всем этом я слыхал от отца, но видел своими глазами в первый раз. Вот уже открылась и река, и множество озер, и прежнее русло Демы, по которому она текла некогда, которое тянулось длинным рукавом и называлось Старицей. Спуск в широкую зеленую долину был крут и косогорист; надобно было тормозить карету и спускаться осторожно; это замедление раздражало мою нетерпеливость, и я бросался от одного окошка к другому и суетился, как будто мог ускорить приближение желанной кормежки. Мне велели сидеть смирно на месте, и я должен был нехотя угомониться. Но вот мы наконец на берегу Демы, у самого перевоза; карета своротила в сторону, остановилась под тенью исполинского осокоря, дверцы от

Аксаков Сергей Тимофеевич / ЗАПИСКИ ОБ УЖЕНЬЕ РЫБЫ

Багрицкий Эдуард / Стихотворения

ром, Чтоб жеребец, чтоб кровь, чтоб клубы дыма,- Ах, для здоровья мне необходимы Романтика, слабительное, бром! Не в этом ли удача из удач? Я говорю как критик и как врач. Но время движется. И на дороге Гниют доисторические дроги, Булыжником разъедена трава, Электротехник на столбы вылазит,- И вот ползет по укрощенной грязи, Покачивая бедрами, трамвай. (Сосед мой недоволен: - Эт-то проза!) Но плимутрок из ближнего совхоза Орет на солнце, выкатив кадык. - Как мне работать! Голова в тумане.- И бытием прижатое сознанье Упорствует и выжимает крик. Я вижу, как взволнованные воды Зажаты в тесные водопроводы, Как захлестнула молнию струна. Механики, чекисты, рыбоводы, Я ваш товарищ, мы одной породы,- Побоями нас нянчила страна! П

Белль Генрих / Хлеб ранних лет

оем чемодане, девушку, которая все это время, видимо, находилась позади меня: у нее были темные волосы, а одета она была в пальто, зеленое, как трава, выросшая за одну теплую дождливую ночь; оно было такое зеленое, что от него, казалось, должно пахнуть травой; волосы девушки были темные, как шиферная крыша после дождя, а лицо -- ослепительно белое, почти такое же белое, как свежая штукатурка, сквозь которую еще просвечивает охра. Я подумал, что она накрашена, но ошибся. Глядя в упор на это кричаще зеленое пальто, глядя на ее, лицо, я вдруг почувствовал страх, -- страх, какой испытывают путешественники, когда вступают на открытую ими землю, зная, что другая экспедиция уже в пути и, быть может, успела водрузить свой флаг и завладеть этой

ХОБСБАУМ ЭРИК / Нации и национализм после 1780 г

Милль определял нацию не только через наличие национального чувства. Он также добавил, что члены национальности "хотят подчиняться единому правительству и желают, чтобы исключительно они сами или их часть составляли это правительство".1 И нас нисколько не удивляет тот характерный факт, что Милль, вместо того чтобы обсуждать идею национальности в какой-то особой работе, кратко касается ее в общем контексте небольшого трактата о Представительном правлении, или о демократии. Уравнение нация = государство = народ (а тем более суверенный народ), несомненно, связывало нацию с определенной территорией, поскольку структура и понятие государства стали теперь по существу территориальными". Оно также предполагало многочисленность подобных наций-государств, что, раз

Берджес Энтони / Влюбленный Шекспир

вторник на Страстной неделе. По отношению к ним он не чувствовал ничего, кроме ненависти, сам еще не будучи точно уверен, что это такое... Он знал, что такое жалость, злость и презрение к самому себе за то, что связался с этими грубыми краснорожими горлопанами. Теперь веселой компании предстояло провести всю ночь на поляне среди праздничных костров, с собой они захватили небольшой брусок сыра, хлеб из бобовой муки, тушку кролика и несколько краденых кур, а также унесенную из таверны бутыль с сидром. Кроме того, у каждого весельчака было наготове еще кое-что. Что же до другой, символической палки, майского дерева, то уже скоро стараниями пуритан, искореняющих идолопоклонство, эта традиция в Уорвикшире будет изжита... Майское дерево, украшенное бу

Берджес Энтони / Заводной апельсин

о думал, что кровь -- это у других бывает, только не у него. Он изливал кровь, словно во искупление pakosti, которую сделал, когда та kisa вдруг излила на нас музыку. Но та kisa уже вовсю хохотала со своими koreshami у стойки, сверкая zubbj'ami и всем своим зазывно размалеванным litsom, явно не заметив допущенной Темом грязной вульгарности. Оказывается, это только мне Тем сделал пакость. Я сказал: -- Что ж, если я тебе не нравлюсь, а подчиняться ты не хочешь, тогда ты знаешь, что надо делать, druzhistshe. -- Но Джорджик довольно резко, так, что я даже обернулся к нему, проговорил: -- Ладно вам. Kontshiaite. -- А это уж личное дело Тема, -- возразил я. -- Не хочет, видите ли, всю жизнь ходить у меня shesterkoi. -- И я твердо взг

Фолкнер Уильям / Сарторис

н подвинул стул к столу. -- Что будете кушать, братец Строзер? -- гостеприимно осведомилась хозяйка. -- Есть гарнир, что гости не доели, немного холодного шпината да еще вот остатки мороженого. -- Я, пожалуй, съем немножко мороженого да шпината, сестрица Рейчел, -- отвечал Саймон. -- А парадные обеды мне уже нынче не по зубам. Рейчел с величественной медлительностью поднялась, проковыляла к буфету и достала оттуда деревянную тарелку. Она была одной из лучших кухарок в Джефферсоне, и ни одна хозяйка никогда бы и заикнуться не посмела насчет светских приемов у нее на кухне. -- Вот это мужчина так мужчина! -- воскликнула гостья. -- В ваши годы кушать мороженое! -- Я уж скоро шестьдесят лет как

Сандему Маргит / [Люди Льда 36.] Заколдованная луна

путешествовала по темно-синему бархату неба и сияла ясно и мощно, дымка больше уже не загораживала ее. Ужасная тайна выплыла наружу, теперь луна не могла поведать ей больше ничего страшного. Мысли Кристы вертелись вокруг того, что она услышала в хлеву, ей казалось, что это было уже целую вечность назад. На самом деле прошло всего-то несколько часов. Она ощущала невероятное бессилие из-за того, что не может поговорить с теми, кто жил в Линде-аллее. Она чувствовала, что ею манипулируют. Что ее загоняют в загон, где ей совсем не хочется быть. Неужели у нее совсем нет права решать самой? Жизнерадостная и покорная Криста решилась на протест впервые в жизни. Ее представления о том, что "отец всегда прав" оказались основательно поколебленными. И сейчас она думала

Санд Жорж / Индиана

что поделаешь? Всему виной предрассудки, привитые нам воспитанием; к тому же самолюбие присуще любви так же, как интерес - дружбе. Отсутствие господина де Рамьера было замечено в свете. А это уже говорит о многом, ибо в светском обществе все как две капли воды похожи друг на друга. Можно быть умным человеком и ценить светскую жизнь, так же как можно быть глупцом и презирать ее. Реймон любил свет и был прав. Многие искали знакомства с ним, он нравился, и обычно равнодушная и насмешливая толпа салонных манекенов к нему была внимательна и любезна. Люди несчастливые легко становятся человеконенавистниками, но те, кого все любят, редко бывают неблагодарными. Так по крайней мере думал Реймон. Он был признателен за малейшее проявление внимания, стреми

Санд Жорж / Лелия

ащитник? - У меня его нет, и я не хочу никакого защитника. Ему зачитали приговор; он выслушал его с безразличным видом. Его заковали в железо позора - он почти не обратил на это внимания. Потом, когда, внезапно подняв голову и сделав несколько шагов, он увидел, что прикован к страшным людям, участь которых он теперь разделил, он окинул любопытным взглядом свидетелей своего унижения. Тут он увидел женщину, которая не отошла от него, когда он задел ее своим арестантским халатом. - Вы здесь, Лелия, - вскричал он, - а Мантованы больше нет! Сколько времени я кормил и ласкал эту мерзкую тварь, а она осудила меня на бесчестие за минутную вспышку гнева. А теперь, когда я прощаюсь навеки с человеческой жизнью, у нее не нашлось для меня даже