Книги в электронном виде

Донливи Дж. П. / Самый сумрачный сезон Сэмуэля С.

ем коричневом: узорчатая шелковая блузка, кожаная юбка. Большая переметная сума через плечо. На ногах - замшевые ботинки. Остановилась на пороге затхлой полутемной гостиной и пронзи- тельно присвистнула. - Елки-палки. - Вы же хотели войти. - Я читала о европейской нищете, но это прямо для романа. У вас в прихожей мокро. Вы похожи на привидение. - Если вам что-то не нравится - вон дверь. - Что вы такой обидчивый. - Я никого не зазываю к себе в гости. Если сами приходят, я не несу ответственности за те ощущения, которые здесь испытывают. - Вы шарлатан, самый натуральный шарлатан. - Я уже сказал - вон дверь. - Да я бы сама не прочь свалить отсюда. Но не сделаю этого только по одной причине. Это самое грязное жилище из всех, что я вид

Дружников Юрий / Виза в позавчера

И мой сурок со мною... Сурка было жалко. Бездомный, забитый и голодный, бродил он с хозяином в поисках куска хлеба. "Сурок", между прочим, сохранился в памяти Олега на всю жизнь, и сыну своему четверть века спустя Олег это напевал. Немец-младший сыграл "Сурка" два раза подряд, начал третий раз и оборвал. Опустив скрипку, он стоял молча, только кашлял, глотая махорочный дым. -- Молодец!-- похвалил Чупеев.-- А песню "Священная война" знаешь? -- Знаю. Только сыграть не могу. -- Тогда спой. Только громче, а то я не слышу. -- Вставай, стр-р-рана огр-р-ромная,-- запел Олег,-- вставай на смер-р-ртный бой! -- Однако же и поешь ты тоже неплохо!-- воскликнул старичок.-- Вот и выучи к следующему разу, чтобы играть на скрип

Дружников Юрий / Рассказы

оводе. -- Давайте. Дорофеенко устало зевнул. Из трубки донеслось мычание. -- Слушаю, хэллоу. Кто это? -- Толик... м-м-м... Толик... Он опять зевнул. Мало людей называли его, поседевшего, степенного человека, Толиком. И он без труда различал их. Но тут не смог. -- Толик, это Пал Палыч. -- Пал Степаныч? Здравствуй, батенька. Что же монографию задерживаешь? Рассержусь! -- Нет, Толик, это Пал Палыч, учитель географии из твоей... из вашей школы. -- Пал Палыч? Ну как же, как же, помню. Чем могу служить? -- Вы, м-м-м... извините меня, голубчик, что беспокою. Я помню, у вас поясное время. -- У вас тоже поясное время. И у всех поясное... -- Я хотел сказать, у вас поздно. Может, разбудил? -- Пустяк! А в ч

Думбадзе Нодар Владимирович / Я, Бабушка, Илико и Илларион

?.. Узнают люди, нас же и засмеют... Нельзя выносить сор из собственной избы... -- Илларион Шеварднадзе! Ты тоже хороший провокатор! Погоди, ответишь мне за клевету! А сейчас лучше садись! -- Дайте человеку досказать! Правду ведь говорит! -- вмешался Илико. -- Так вот, я говорю: может, было бы лучше наоборот сделать: разобрать дом председателя и перенести его ближе к конторе?! -- Что ты, Илларион, только что он перекрыл новый дом, и уже разбирать? -- Тогда сделаем так: переселим председателя в контору, а его дом займем под контору. -- Да ты что, с ума сошел? -- взорвался председатель.- Взамен моего нового дома хотите подсунуть гнилую хибарку? ! -- Есть еще одно предложение: разобрать председательский до

Дунаев Сергей / Приговоренный к жизни

мнение его картину мира. Это был уже никак не Пьеро - явный Карабас-Барабас. Можно было еще остановить часы Спасской башни, передвинуть какой-нибудь памятник, заставить закипеть воды Москвы-реки. Но делать это было уже скучно. Меня интересовало теперь одно - могу ли я летать. Но проверить мне хотелось красиво, то есть слетая с какой-нибудь крыши высокой - а там полететь или не полететь. Несколько раз я думал, что взлечу прямо на ходу, так сильны были мои фантазии. Но я не взлетал, так что, возможно, этого дара я был лишен. "Тем лучше", подумал я, подходя к высотке на площади Восстания. И пошел на самый высокий этаж. По ходу я выяснил, что могу быть невидимым (и это меня порадовало), зато не могу проходить сквозь стены. Так что с полетами было не так все и очевидно, и я почувс

Дышев Сергей / До встречи в раю

сов- сем безусые боевики. К сожалению, Санин напарник не успел снять рубаш- ку с погонами. - Эй, прапор, открывай живо! - заорали ворвавшиеся, потрясая решет- чатую дверь. Прапорщик безмолвно открыл, посторонился. - Ну что, мучители трудового народа? Сейчас мы вас всех шлепнем! - зарычал парень в новенькой камуфляжной форме. - Пусть сначала камеры откроет! Со связками ключей и в сопровождении вооруженной толпы контролеры пошли открывать двери. В коридоре и в камерах царило буйство и ликова- ние. Железные двери, цементный пол дрожали, как при землетрясении. Прапорщик поспешил на второй этаж, а Саня уже открыл первую дверь. - Выходи! Свобода! - с пафосом провозгласил чернобородый боевик, уперев руки в боки. Лобко еле успел отскочить: дверь с гро

Дюморье Дафна / Птицы

Наверно, отправились в другое место. Зачем на нас зря тратить время". Ужин прошел спокойно, без происшествий, и только потом, когда они убрали со стола, они услышали новый, рокочущий звук, издавна хорошо знакомый. Жена повернулась к нему, ее лицо вспыхнуло радостью. -- Самолеты! -- сказала она. -- Они выслали против птиц самолеты. Я все время говорила, что они должны это сделать. Теперь птицам конец. Это ведь стреляют из орудий? Ты слышишь? Возможно, это и была орудийная пальба -- где-то далеко в море. Трудно сказать. Тяжелые морские орудия могли бы дать результат вдали от берега, но сейчас чайки не в море, а на суше. Кто же станет обстреливать берег, рисковать жизнью населения? -- Какое счастье слышать самолеты, правд

Дюрренматт Фридрих / Ущелье вверхтормашками

азулся, сидя на кровати. Когда поднял голову, на ко- жаном диване прямо перед ним сидел мужчина весь в белом, чьи черные как смоль волосы никак не вязались со старым лицом. Все в нем не вязалось с этим лицом - ни его молодые руки, ни его стройная фигура - ее стройная фигура, как вдруг понял Мелькер, ибо на диване сидела женщина. Да и лицо ее вовсе было не старое, а, скорее, красивое и как бы вне возраста: это была та самая провожатая, с которой он попрощался у дверей отеля, и роль всех предыдущих играла она же. Меня зовут Уриэль, сказала она и протяну- ла Мелькеру карманные часы. От моего клиента, добавила она. Мелькер пог- лядел на часы. У них была одна стрелка и шестьдесят одна цифра. Стрелка стояла чуть выше пятидесяти восьми. - Эти часы для тебя, Моисей, - сказала о

Евгения Т. / Опиум

вкус его нежных губ. Это была медленная пытка -- испытывать с оттенком обреченности тот же транс любовной истомы, который был тогда, в его объятиях, зная, что это никогда уже не повторится. Что было бы, если бы он любил ее?.. ... Она почувствовала, что это -- конец. И она теперь умрет от тоски, если не придет новое начало, если не случится чуда. Она так бездумно отказалась от любви, той единственной чистой любви, о которой всю жизнь мечтала. Что теперь останется?.. Только расставить точки. x x x Теперь, когда она осознавала свои чувства со стороны и видела себя сквозь окно стороннего мировоззрения, ей было все равно. Она не думала о последствиях, решив оборвать ту отвратительную игру, в которую сама себя втянула. Она не хотела, чтобы

Евсеев Борис / Юрод

з просцени- ума, не произошло. - Что я вижу? - Глобурда задрал свою дурацкую с огромными ушами и ко- ротеньким носом голову к потолку. - Нет желания играть? А Афанасий Нилыч как же? Он сейчас установочку давать будет. А наказание возможное? А се- ра внутривенно? А трифтазин внутрижопно? Уй-ю-ю. Выходит, на сегодня следует наш телетеатр запереть на ключик? Но только как бы нам всем за это по первое число не влетело! Глобурда, зябко поежился, а потом уже совершенно театрально и напоказ задрожал, оглянулся на горящий и бегущий волнами, но ничего пока не транслирующий телеприемник, помещенный на тумбе в правом углу просцениу- ма. - Да-с. Закрывать на сегодня придется. А какие роли! Какие баталии! Ну, хватит ваньку валять! - Голос Глобурды вдруг из мягкого и

Екатерина Д. Т. / Рассказы

й из опрокинувшейся чашки, все вокруг меня замедлилось, Дерелин смотрел на меня непонимающими глазами, а я только и выдавила из себя: - Как же так? Собственно, Книга Сэмрен и была целью моего путешествия, мне положительно не везло, но давно уже мне не везло так сильно. ГЛАВА 4 Оказалось, что все не так уж плохо - книга не была уничтожена, она просто пропала, то есть была унесена неизвестным спасителем уже под утро Той очи, когда бандиты тащили книги, свитки и связки бумаги в костер, а четверо оставшихся защитников библиотеки пытались им помешать; появился пятый, в очках, со светлыми волосами, вынырнул откуда-то из темноты, ввязался в драку и существенно изменил ее ход, таким образом, все книги вернулись в библиотеку, а банди

Екимов Борис / Два рассказа

и скосишь, яблоки-паданки некуда девать, вяленая рыба год провисит на чердаке, пожелтеет, старую крупу шашель поточил, арбузные корки ли, капустные листья - все тетке Дуне идет. - Кабан пожрет, - говорит она. - Куры поклюют. Порою и не зовешь, она сама углядит: - У тебя терновка падает, либо не нужна? Я заберу, - и тащит к себе еще зеленую кислую ягоду. - Картошку старую заберу... Мелкую тоже заберу... Выйдешь ли за двор, на улицу, глядишь - волокет чего-нибудь. С меш- ком ли гнется, на тачке везет. - От Ильченки, - сообщает. - Груши падают, черномяски. Порежу да посушу. У меня груш нету, негде приткнуть. - От Лаптевых... Огурцов у них нарастает, не успевают сбирать. Мне и желтяки сойдут. Своих бы насажала, да негде. А уж от Миколавны с пустым