Книги в электронном виде

Лажечников Иван / Басурман

образ противника всюду следовал за ним. С того времени этот образ никогда не покидал Антонио Фиоравенти: если б он был живописец, то положил бы его сейчас на полотно; он указал бы на него среди толпы народной; он узнал бы его и через тысячу лет. Несколько недель пролежал он в сильной горячке; в бреду видел только немца; по выздоровлении, первый предмет, который он мог распознать умом своим, был ненавистный немец. С силами его росло и желание мести; дарования свои, науку, деньги, связи, жизнь - все посвятил он отныне этому чувству. Тысячу средств, тысячу планов было придумано, чтоб отметить за оскорбление. Когда бы выполнить тогдашние его помыслы, из них встал бы исполин до неба. Антонио начал беречь жизнь, как берегут отпущенную сталь ме

Лажечников Иван / Ледяной дом

ния, как возмущение горстки борцов за народное благо против деспотизма. Характерно и другое. Казнь героев обернулась их посмертным торжеством. История повергла в прах их казавшегося неодолимым противника, а сами они обрели в глазах потомков ореол невинных страдальцев за истину и стали образцом "святой ревности гражданина". Таковы истоки чувства исторического оптимизма, которым веет от эпилога "Ледяного дома". 6 По выходе "Ледяного дома" Пушкин писал Лажечникову: "Может быть, в художественном отношении "Ледяной дом" и выше "Последнего новика", но истина историческая в нем не соблюдена, и это со временем, когда дело Волынского будет обнародовано, конечно, повредит вашему созданию; но поэзия останется всегда поэзией, я многие с

Ле Иван / Хмельницкий

озираясь на тропинку, протянувшуюся через перелесок к Тясьмину, на хутор, где на холме виднелся дом урядника. - Что же случилось, боже мой? - забеспокоилась Мелашка, которой передалось волнение мальчика. Видя, как он озирается по сторонам, женщина решила, что его преследуют. - Может быть, тебя спрятать нужно на какое-то время, Богданко? Тогда вон там, в сарае, на чердаке, лежат связки конопли... пересидишь там. - Да нет... Батя ночью говорили... что в погребе чигиринского дома под большой бочкой есть проход в нижний шинкарский погреб. Как бы дать знать кобзарю... можно спасти... А то в старостве уже тешут дубовый кол - кобзаря казнить... Только никому ни слова, что это я... - Ненько [матушка (укр.)] моя, пан Михайло Хмельницкий сказал?!

Лесаж Ален Рене / Похождения Жиль Бласа из Сантильяны

читаю тебя таким дураком. А разве другие люди живут иначе? Нет, друг мой, каждый стремится присвоить себе чужое добро; это желание присуще всем, разница - только в приемах. Например, завоеватели отнимают у своих соседей целые государства. Знатные лица берут в долг без отдачи. Банкиры, маклеры, приказчики и все торговцы, как крупные, так и мелкие, не слишком совестливы. Не стану говорить о судейских: всем известно, на что они способны. Надо, однако, признаться, что они человеколюбивее нас, ибо мы нередко лишаем жизни невинных, они же иногда дарят жизнь даже тем, кто достоин казни. ГЛАВА VI. О попытке Жиль Бласа убежать и об успехе, которым она увенчалась После этой апологии своей профессии атаман разбойников улегся в пос

Лесаж Ален Рене / Хромой бес

лы не достигнет поставленной цели, и решил ничего не жалеть для того, чтобы привлечь ее на свою сторону. Он рассудил, что дуэнья, при всей кажущейся строгости, не устоит против более крупного подарка, и не ошибся. Если воспитательницы остаются верными долгу, значит любовники недостаточно богаты или недостаточно щедры. Когда Марсела пришла к Чичоне и увидела трех человек, на которых была так зла, уж и дала же она волю своему языку! Она осыпала бранью графа и Чичону и швырнула лакею полученные от него деньги. Граф терпеливо переждал грозу, затем, опустившись на колени перед дуэньей, чтобы придать сцене больше трогательности, стал умолять ее взять назад брошенные деньги и предложил ей прибавку в тысячу пистолей, заклиная ее сжалиться над ним.

Лысенко Анатолий / Хомуня

И Ридадя Счастливый. Горы сошлись и земля содрогнулась, шакалы примолкли, взревели медведи, честные витязи - славы достойны. Лисы сбежали, попрятались в норы, застыло на месте горячее солнце, ясное, теплое, жизнь стерегущее. Ветры притихли, слетелися вороны, стиснули зубы Ридадя с Мстиславом, воин касожский с воином русским. Беркут могучий парит над горами, спешат под утес молодые козлята,

Льоренте Хуан Антонио / История испанской инквизиции

ого короля; дон Хуан Понсе де Леон, сын графа де Байлена; дон Луис де Рохас, наследник маркиза де Позы; дон Альваро и дон Бернадино де Мендоса, из рода герцогов Астурийских; дон Мигель де Гурреа, близкий родственник герцога де Вильяэрмоса; дон Хаиме Палафокс; маркиз де Ариса; дон Фадрике Энрикес де Рибера, брат герцога де Алькалы; дон Хуан Фернандес де Эредиа, сын графа де Фуэнтеса, и других, осужденных в большинстве своем из-за юридических споров. Вам станет известно, как инквизиторы дерзнули отлучить от Церкви епископа Мурсии и безвинно бросить его вместе с одним каноником в тюрьму за то, что оба чтили короля в лице его прелата. Подобно этому был осужден епископ Картахены в Америке, который, весьма прозорливо, отказал им в с

Манн Томас / Будденброки

с, а другой вытаскивая лист бумаги из кармана. В зале воцарилась благоговейная тишина. Бумага в его руках была премило и очень пестро разукрашена, а с наружной стороны листа в овале, обрамленном красными цветами и множеством золотых завитушек, было начертано: "По случаю радостного праздника новоселья в новоприобретенном доме Будденброков и в благодарность за ими присланное мне дружеское приглашение. Октябрь 1835 года". Он развернул лист и начал своим уже чуть-чуть дрожащим старческим голосом: Многочтимые! Под сводом Этих царственных палат, Пусть восторженною одой Песни дружбы прозвучат! Среброкудрому я другу Посвящаю песнь мою, Двух малюток и супругу В звучной песне воспою. Нежность дружбы безобма

Манн Томас / Избранник

го еще раз, и тогда он неизбежно умрет и слева. Сказали же это они затем, чтобы он загодя распорядился державой, и, наставленный их откровенным словом, он тотчас же созвал цвет государства, кровных родичей, вассалов своих и дружинников, дабы вверить их попечению свою душу и своих детей и привести их к присяге на верность наследникам, коль скоро уж смерти с ним по пути. И вот, когда они все, родичи и ленники купно с детьми, собрались у его одра, на коем он покоился куда как обезображенный, ибо одно его око было закрыто, а щека обмякла в параличе, он молвил им елико мог внятно: - Seignurs barons [сеньеры-бароны (старофранц.)], воспримите мою речь так, словно бы я произнес ее неущербными губами, ибо, к сожалению, я способен лишь прошамкать ее уголк

Манн Томас / Признания авантюриста Феликса Круля

ты, старый хрен! Входи, входи, очень рад! Вас, надеюсь, не смутит, - продолжал голос, когда мы уже отворили дверь, - что я не слишком-то одет. Мы вошли, и взору мальчика представилось незабываемо мерзкое зрелище. За грязным столом перед пыльным и закапанным зеркалом сидел Мюллер-Розе в серых вязаных подштанниках. Какой-то человек с засученными рукавами обрабатывал полотенцем его спину, всю облитую потом, меж тем как он сам усердно тер заскорузлой от цветного жира тряпкой свою лоснящуюся шею. Одна половина его лица, еще покрытая розовым слоем, который так недавно сообщал ему идеально восковой вид, теперь выглядела желто-красной по сравнению с другой, уже разгримированной. Он успел снять русый парик с длинным пробором, в котором изображал, атташ

Манн Томас / Волшебная гора

адавал себе, был о том, научится ли он когда-нибудь погружать, как и дед, свой подбородок в белый странно широкий галстук - скорее шейный платок, закрывавший почти целиком низко вырезанный воротничок какого-то необычного образца, причем острые уголки воротничка царапали деду щеки. Ведь для этого надо было быть таким же старым, ибо никто на свете, кроме деда да его слуги Фите, уже не носил подобных галстуков и воротничков. А жаль, маленькому Гансу Касторпу очень нравилось, как старик опирается подбородком на этот широкий белоснежный шейный платок, и когда внук уже стал взрослым, это продолжало нравиться ему по воспоминаниям тут было что-то, вызывавшее одобрение самой сущности его натуры. Когда обед был кончен, салфетки свернуты и засунуты в серебряные кольца

Богданов Евгений / Поморы 1-3.

показал на бочки под брезентом: - Весь товар. Тюльжир. - А в трюме? - И в трюме маленько. - Тоже жир? - Шкуры... - Кому привез? - Кожевенному заводу. - Разрешение от сельского Совета имеется на продажу? - Нету. Не знал, что надобно. В прежние времена ходил без всякого разрешения... - Так то в прежние! - сурово оборвал таможенник. - Нынче требуется документ. - Так я ведь без утайки, господин-товарищ, - мягко и заискивающе заговорил Вавила. - Сдам товар государству - и домой. Не пропадать же ему! Таможенники приказали скинуть брезент, пересчитали бочонки, осмотрели трюм, записали, сколько чего имеется на судне, и дали Вавиле расписаться. - На завод, говоришь? - строго спросил на прощание пожилой таможенник.